Финал Соуты

Тарнольд понял, что постановка обречена на провал, когда у него закончились режиссерские уловки. Перед выступлением у артистов начался мандраж. Может, дело было в тексте, а может – в суевериях насчет постановки неоконченного произведения покойного автора. Так или иначе, каждый вдруг начал допускать ошибки, непозволительные для профессионалов.

Артло, у которого была роль Философа, слишком долго умирал. Каждый раз, изображая смерть рядом со зловещей парой сущностей, известных как Овечка и Волк, он бился в агонии так долго, что доходило до абсурда. На этот раз сцена так рассмешила Ненни, что маска Овечки упала с ее головы на землю, отчетливо хрустнув.

Эмиль снял маску Волка и поморщился от боли: острые зазубренные края до крови царапали ему щеки. Тарнольд знал, что сейчас Эмиль попросит заживляющую мазь.

"Довольно!" – велел Тарнольд. Повышать голос не было нужды. Круг лицедеев славился своей акустикой: даже с грошовых мест на верхних галереях было отчетливо слышно каждый вздох на сцене.

Древний театр был построен у подножия холма, вершину которого занимала крепость правителя; а еще отсюда было видно густой лес. Когда в крепости устраивали пир, как сегодня, местные дворяне спускались с холма, чтобы мутными от хмеля глазами посмотреть на представление лицедеев. Выступать перед хмельными и недовольными дворянчиками даже хуже, чем терпеть унижение от провалившейся постановки.

Артисты перестали держать позы и повернулись к режиссеру.

Тарнольд потер пальцами переносицу и бросил взгляд в сторону, где в тени кулис бородатый мужчина в изысканной черной одежде ждал, прислонившись спиной к покрытой глифами колонне.

"Дуарт, – обратился к нему Тарнольд. – Пожалуйста, потяни время, сколько сможешь".

Дуарт понимающе кивнул: "Я задержу публику и буду ждать от тебя сигнала".

"И чтоб никто нас не беспокоил! Даже если сама леди Эрин вдруг оправится от болезни и захочет посмотреть репетицию! Мы на грани провала, Дуарт! Нужно вместе кануть в пропасть, чтобы вместе воспарить!"

"Воспарим, Тарнольд, не сомневайся. С любовью к жизни". Дуарт коснулся губами собственной ладони, а потом прижал ее к изрезанной символами колонне – на удачу. После этого он покинул и сцену, и сам театр, за стенами которого солнце постепенно клонилось к закату. Наступила тишина, в которой громко лязгнула железная задвижка на дверях.

Оставшись взаперти в Круге лицедеев со своими артистами, Тарнольд устроил им разнос.

"Пошли столичного парня за водой – он факел принесет! Смерть не должна быть фарсом, Артло. Человек умирает всего один раз! – затем он переключился на Ненни. – А ты не смейся над этим недоумком, скаггорнка! Хиханьки да хаханьки оставь дома, а здесь ты должна стать воплощением безжалостной смерти!" Наконец он обратился к Эмилю: "У тебя кровь по щеке течет. Вытри".

"Разреши мне приделать к этой проклятой маске какую-нибудь подкладку", – попросил актер.

"Нет! Говори через боль! Думаешь, Соуна ныла, когда писала «Басни Киндред» на смертном одре? Нет! Так имей уважение. Тебе царапает щеку ее наследие!"

"Это наследие мне великовато, – сообщила Ненни, успевшая подобрать со сцены свою маску. – Все время сползает".

"Так закрепи ремешками!" – рявкнул Тарнольд, снимая с себя ремень и бросая его под ноги Ненни.

Они столько часов убили на репетиции, а его труппа все равно была не готова сыграть последнюю, неоконченную басню Соуты. Тарнольд признавал, что отчасти в этом фиаско был виноват и он сам. Он был художественным руководителем величайшего – и единственного – театра Олдербурга, и поэтому именно ему выпала нелегкая задача завершить то, что не успела закончить Соута.

"Послушайте! – вновь обратился он к труппе. – «Овечки в саду» – это последнее безумное творение Соуты. В наших руках, можно сказать, искра ее гения… а вы глумитесь над ее памятью ради собственного удобства и в угоду тщеславию. Даже в последние минуты жизни Соута пыталась добыть из наступающего забвения крупицу истины. Если бы смерть не остановила ее руку, когда она писала эту сцену, быть может, мы бы уже познали природу нашего краткого и трагичного существования!"

Артисты молчали – почти пристыженно – пока Артло, откашлявшись, не заговорил.

"При всем уважении… – начал долговязый демасиец, и Тарнольд закатил глаза, зная, что тот имеет в виду обратное. – Быть может, чужой труд в принципе не должен завершать кто-то другой?"

Артло сейчас ставил под сомнение профессионализм Тарнольда. Они уже не раз спорили на эту тему, и режиссер спросил: "Ты хочешь сказать, что эта постановка – святотатство?"

"Судя по всему, мы неспособны воссоздать чувства сказительницы, которая писала наперегонки со временем".

"Ты в своем уме? У нас самих время на исходе!" – Тарнольд кивнул на меркнущие лучи солнца, которые проникали сквозь дощатые стены театра. По спине его пробежал холодок.

"Возможно, стоит показать существующие фрагменты пьесы, а недописанное оставить в покое. Не лучше ли почтить память Соуты именно так? Признай, Тарнольд, что все это, – Артло обвел рукой сцену, – никуда не годится!"

Артло был прав. В этой постановке им никак не удавалось зажечь искру, без которой не обходился ни один другой текст, коих Соута написала немало. Их захворавшая покровительница, большая поклонница Соуты, хотела невозможного – увидеть окончание незавершенной басни. Вконец отчаявшись, Тарнольд отправил Дуарта на запад, в столицу Джарвана II, на поиски подлинных масок Соуты. Дуарт отыскал их, но древние маски оказались очень дорогими.

Тарнольд понурил голову, опустил плечи, а потом и вовсе лег на спину, с трудом переводя дыхание – тревога душила его. Сердце бешено колотилось в груди: он понимал, что не успевает.

"Придется отменить представление, – режиссер потер лоб, надеясь на какое-нибудь внезапное озарение, но только размазал по лицу пот. – Что еще хуже, придется возвращать деньги за билеты, – Тарнольд тяжело вздохнул. – А мы уже все потратили!"

"Знаю, что ты не обрадуешься, но маска Овечки повреждена".

Тарнольд побледнел."Что?!"

"Она же свалилась с меня. Я не виновата, что она раскололась! – Ненни продемонстрировала ему деревянную маску, у которой отломилось ухо. – Думаю, что смогу ее как-нибудь скрепить".

"Изумительно! – Тарнольд едва не рассмеялся. – На эти вещицы ушла наша выручка. Это же оригинальные маски Соуты! Мы взяли их в аренду!"

"Она же сказала, что не виновата", – вступился за коллегу Эмиль.

"Дайте подумать". Тарнольд поднялся на ноги и внимательным взглядом обвел театр. Сцене в окружении нескольких ярусов сидений было уже несколько веков, но круг из массивных каменных плит, стоящих вертикально, был гораздо древнее: он существовал еще до того, как первые поселенцы основали Нокмирч. За несколько столетий Круг лицедеев оброс деревянными галереями, с которых было хорошо видно представления и ритуалы внутри каменного круга. Артисты и музыканты выцарапывали на его колоннах знаки, таким образом оставляя свой след на священной земле.

Театр оставался для Тарнольда домом в самые трудные периоды его жизни. Теперь же, когда он взял над ним руководство, Круг лицедеев стал источником всех его печалей.

"Маска, расколотая надвое, рассказывает две истории, – сказал кто-то со среднего балкона, куда допускалась только высшая знать. Даже в часы одиночества Тарнольд не смел прилечь там на расшитых подушках. – Даже три, если учитывать историю изготовительницы масок… Жаль, что эта история никому не интересна".

"Мы же договаривались: никаких гостей на репетициях!" – отчитал Тарнольд свою труппу.

"Она там весь вечер сидит, – ответила Ненни. – Мы думали, она с тобой".

Весь вечер? Вполне возможно. Тарнольда уже несколько недель мучила бессонница, и он мог ее не заметить. Он перевел взгляд на женщину, занимавшую позолоченное кресло леди Эрин. Два лета назад там, на бархатных подушках, сидел маленький наследник Джарвана II, которого король привез на спектакль "Царь рыб". Когда опустился занавес, мальчик хлопал громче всех.

"Кто там? – спросил Тарнольд. – Выйди на свет".

Женщина шагнула вперед, но это не помогло приподнять завесу тайны. Ее глаза сияли, как звезды сквозь пелену тумана. Лицо незнакомки скрывала призрачная полумаска, верхнюю часть которой венчала странная изогнутая веточка – живой росток с одним-единственным темным листиком. У незнакомки была царственная осанка, а еще Тарнольд наконец узнал герб, вышитый на ее одеянии.

Это действительно была оправившаяся от болезни покровительница труппы.

"Госпожа Эрин, я вас не узнал! Покорно прошу меня простить, – Тарнольд почтительно поклонился. – Скажите, что за маска украшает ваш лик? Мне кажется, что я уже видел такую, но не могу припомнить, где именно..."

"Моя маска вырезана из элдлока, – женщина говорила спокойно и очень тихо, но в Круге ее слова были хорошо слышны. – Говорят, что на любом куске древесины элдлока будут распускаться листья и цветы, пока живо само дерево. Никакое расстояние не разорвет эту связь".

"Это великолепная маска, госпожа".

"Я прервала репетицию, – леди Эрин указала на артистов. – Могу я внести предложение?"

"Разумеется!" – Тарнольд нервно потер руки, бросил взгляд за кулисы, потом на сцену. В кои-то веки лицедеи сообразили, что надо помолчать. "Мы всегда рады совету нашей покровительницы" – добавил он.

"Во времена Соуты все артисты выступали в масках. Быть может, и вам стоит последовать их примеру, чтобы стать проводниками для духов, которых писательница увидела на смертном одре, отчаянно стараясь все записать, прежде чем ночь забрала ее в свои объятия".

"Мне это нравится! – сказал Артло. – Где тот ящик с масками? В нем ведь были и другие!" – с этими словами он исчез за кулисами.

"Постойте, давайте это обсудим…"

Тарнольд осекся, увидев, что женщина в маске из элдлока сцепила пальцы в замок. С ней было что-то не так.

Но пока Тарнольд соображал, Артло вытащил на сцену тяжелый ящик длиной в человеческий рост. На боковине было выгравировано: К. У. Соута. Тарнольд только сейчас заметил, как сильно этот ящик смахивает на гроб.

"Чую мертвых поэтов!" – ухмыльнулся Артло, поднимая тяжелую крышку.

"Никакого такта", – подумал Тарнольд.

Раздался громкий скрежет ржавых петель – словно завыла голодная собака. Двое других артистов вытянули шеи, заглядывая внутрь.

"Прежде чем сделать выбор, – предупредила дама в элдлоковой маске, – прислушайтесь к моим словам. Солнце клонится к закату – время первого акта. Вечер будет прекрасным, если правильно выбрать маски. Те, чьи одолжим лица…"

"…могут и в нас вселиться", – закончил за нее Эмиль.

"Кредо лицедеев", – прошептала Ненни.

"Звучит довольно безумно, – сказал Артло, по лицу которого расползалась ухмылка, – но я обеими руками за! Соглашайся, Тарнольд. Даже ты не можешь отрицать, что на этом этапе нам нужно вдохнуть жизнь в наше представление".

"А ты бесстрашный", – заметила дама.

Тарнольду показалось, что она как-то странно улыбнулась. Он все пытался вспомнить: разве балкон для знати не пустовал, когда ушел Дуарт? Разве в театре оставался кто-то, кроме актеров? Да и сама леди Эрин как будто изменилась... Казалось, она исхудала, а мыслями витала где-то далеко. Быть может, ее все еще мучил недуг? Повеяло вечерней сыростью.

"Весьма рад вашему выздоровлению, госпожа, – сказал Тарнольд. – Вам не холодно? Быть может, принести плащ?"

"Вот эта маска подходит, чтобы почтить память забытой сказительницы", – сказал Артло.

Леди Эрин жестом отказалась от предложения Тарнольда и повернулась к актеру: "Зловещий выбор. Стервятник расклевывает останки, а когда не остается совсем ничего… он улетает далеко-далеко и ждет следующей трапезы".

"Что ж, он славно попирует на наследии Соуты".

Артло повернулся к остальным: на его лице красовалась белая, как кость, маска с длинным изогнутым клювом. Теперь долговязый демасиец и правда напоминал птицу-падальщика.

Худая дама приблизилась к сцене. От нее веяло древностью, но движения были уверенными и грациозными. Кожа ее совсем не походила на человеческую. Тарнольду показалось, что она сделана из гипса, отлитого и отшлифованного рукой скульптора. Волосы чернее ночи колыхались вокруг лица, будто тянулись к собеседнику. У Тарнольда перехватило дыхание. Как он мог так ошибиться?

"Ты не леди Эрин".

Но артисты его не услышали. Сердце обволокла леденящая немота. Его удары теперь отдавались в ушах, почти заглушая слова артистов.

"Давай поменяемся масками, – предложила Ненни Эмилю. – Эта прекрасная маска не держится на твоей нежной коже. У меня кожа грубее".

"Если хочешь надеть это пыточное устройство… – Эмиль протянул напарнице волчью маску. – Мне жаль твои прекрасные скулы!"

Эмиль и Ненни поменялись масками.

По Кругу лицедеев пронесся порыв ветра, и стены словно зашептали о чем-то. Захлопнулись ставни. А еще этот стремительный, кружащийся ветер донес голоса.

"Я слышу, как бьются сердца, Овечка. Здесь", – раздался чей-то низкий рык.

Тарнольд оглянулся, ища говорящего, но в Круге были только лицедеи, которые, казалось, совершенно его не замечали. Потом слева раздался другой, певучий голос.

"Огоньки,

танцующие во мраке.

Они играют, играют, играют…"

От этих слов режиссер вздрогнул всем телом. Обменявшиеся масками Ненни и Эмиль стояли на сцене, держась за руки. Только теперь Тарнольд понял, что потусторонние слова слетают с их губ.

"Да, – сказал Эмиль убаюкивающим, чарующим фальцетом. – Теперь я вижу моего милого Волка".

"Ар-р-р, – с облегчением прорычала Ненни. Голос ее стал низким, грудным. – Так-то лучше, маленькая Овечка, – с этими словами актриса опустилась на четвереньки и потянулась так, как человеческое тело тянуться не может. – Уже пора догонять?"

"Когда пелена истончится, мой смелый,

Ты сможешь рвать и кусать.

Начнем новый акт, ведь быстры мои стрелы!"

Тарнольд пересек сцену, не сводя взгляда с худой дамы.

"Что это за фокусы? – спросил он. – Прошу, оставь нас в покое!"

Повернувшись к Тарнольду, дама произнесла: "Я не ваша покровительница".

Тарнольд посмотрел на лицедеев в масках и приказал: "Все вон со сцены. Идите домой. Представление окончено!" Повысив голос, он крикнул в сторону запертой двери: "Дуарт!"

"Тарнольд…" – женщина, которая не была леди Эрин, повернулась к нему и стала рассматривать огромными мерцающими глазами. Даже за элдлоковой маской было видно, что в них сияет свет, рожденный из тьмы. Их неестественный блеск отнял у Тарнольда власть над собственным телом. Кем бы ни была эта дама, он одновременно узнавал ее и не узнавал, боялся ее и стремился к ней. Бежать от нее казалось глупо и в то же время разумно. Ноги понесли режиссера к сцене против его воли.

"Снимите маски, – сказал он. – Немедленно. Это безумие. Пьеса проклята! Разве вы не видите? Что если Соута умерла не просто во время написания «Овечек в саду», а из-за них? Что если басня ее убила? Этот сюжет проклят!"

Тарнольду ответила не худая дама, не Волк Ненни и не Овечка Эмиля. Сиплым, скрипучим голосом ответил Артло – или тот, кто теперь говорил его устами. Демасиец стоял на одной ноге, разведя руки, как падальщик – крылья.

"Пора расклевать автора, – сказал он, и уголки его рта лопнули и разошлись. – Соута теперь по-настоящему мертва, ведь никто не помнит, какой она была на самом деле". По растянутым щекам Артло бежали слезы. От его голоса у Тарнольда замерло сердце, а ноги подкосились. "Соута летит за мной, и вскоре о ней позабудут. Слова на странице. Имя на ветру. Отрывки… только и всего".

"Отрывки Соуты – все равно Соута", – возразила худая дама.

"Это он прервал представление… – что бы ни вселилось в бедного Артло, оно явно не думало о том, сколько боли ему причиняет. Рука артиста резко дернулась вперед, растянулась в суставах и указала худым пальцем на Тарнольда. – И он один без маски!"

"Ты так близко подошел к пониманию Соуты, – сказала режиссеру худая дама. – Выбери себе маску – и увидишь, как оживает последняя написанная ею сцена".

Тарнольд подумал, не сбежать ли ему из Круга лицедеев прямо сейчас. Он представил, как ищет убежища в замке правителя или в городе. Что бы он обнаружил в доме леди Эрин? Тарнольд смерил взглядом худую даму. Солнце почти закатилось. Ночные птицы и насекомые какофонией трелей и стрекота приветствовали приближение ночи. Сколько раз ему снились последние минуты жизни Соуты и эта недописанная сцена…

"Надеть маски должны все", – сказала дама.

Тарнольд кивнул в знак согласия. Он как завороженный смотрел на колышущийся от незримого ветерка лист над элдлоковой маской.

"Признаюсь, что маска, которую бы я выбрал, хранится не в ящике, и на сцене ее тоже нет". Он почувствовал, как его тело снова оживает. Руки и ноги все еще плохо слушались… но оцепенение постепенно проходило.

Худая дама улыбнулась. "Хочешь надеть мою маску? Отличный выбор, дорогой Тарнольд. Ты – человек творческий и любопытный. Подойти и сними ее с меня".

"Я возьму твою маску и стану тобой. Пусть те, чьи мы одолжим лица…"

"…вселятся в нас целиком и полностью", – закончила за него дама.

Когда Тарнольд надел маску из живого элдлока, он действительно увидел истинную концовку пьесы Соуты. Она была безупречной и ужасной, жизнеутверждающей и захватывающей дух.

"По местам, друзья мои, – сказал он. – Наш сюжет никого не ждет. Нужно вместе кануть в пропасть, чтобы вместе воспарить – и спеть в гармонии, с любовью к жизни…"

"…в ее последний миг", – отозвались Овечка, Волк и Стервятник.

Вместе они сыграли эту сцену.

***

Дуарт весь день скрывал от Тарнольда, что случилось с леди Эрин, хотя несколько раз едва не обмолвился о ее кончине. Недуг и зловещая пара духов забрали ее перед самым рассветом. По крайней мере, так сказала ее наследница, новая леди Эрин. Столь печальные вести могли подорвать дух всей труппы. Дуарт знал, что Тарнольд будет просто раздавлен.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Трагедия принесла и кое-что хорошее. На смертном одре леди Эрин распорядилась, чтобы впредь доля доходов от ее поместья шла на содержание Круга лицедеев, а ответственным назначила Тарнольда.

Солнце уже село, и хмельным дворянам наскучило ждать у дверей театра. Недовольство и возмущение господ могло вылиться в наказания плетьми, публичные унижения, а что еще хуже – ограничение театральной деятельности.

Дуарт уже хотел обратиться с речью к публике, вымазавшей лица сажей в знак траура по леди Эрин, когда услышал знак Тарнольда.

Бросившись к дверям, Дуарт снял тяжелый засов. Зрители повалили внутрь – и замерли, увидев актеров на сцене, усыпанной увядшими розами с черными стеблями. Зловещая картина заставила галдевшую публику перейти на шепот. Все быстро и тихо расселись по местам. Пустым осталось лишь кресло леди Эрин.

Артисты держали напряженные позы, а благородная публика ждала, когда перед ней наконец развернется последняя сцена из давно утраченного шедевра.

Тарнольда нигде не было видно. Дуарт удивился: режиссер не оставил бы труппу без присмотра в день премьеры. Как правило, Тарнольд приветствовал публику, а потом с бутылкой вина смотрел представление из-за кулис.

Дуарт стал рассматривать неподвижную немую сцену. Ненни и Эмиль замерли в смертельных объятиях. Ненни в волчьей маске держала в руке стрелу, которая как будто вонзилась под ребра Эмилю. Эмиль держал Ненни за горло.

Артло, который должен был играть Философа, почему-то оказался в маске ворона-падальщика. Он сидел на бутафорском дереве над Ненни и Эмилем, раскинув руки подобно крыльям. С них, как перья, свисали мертвые цветы.

Артисты даже не дышали…

Полная предвкушения публика сидела тихо, но Дуарт уже понял, что что-то не так. Любимая лавочка режиссера за кулисами пустовала. Ни бутылки вина, ни самого Тарнольда.

Вместо этого на сиденье лежал последний сохранившийся экземпляр "Овечек в саду".

Дуарт открыл последнюю страницу. История так и осталась незавершенной, но под ней Тарнольд написал уверенным почерком:

Финал не для тех, кто не носит масок. Она мне его показала, и он был прекрасен.